Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива
Потом мы молча поднялись на наш этаж, и я позвонил в Володину дверь.
Уход из жизни отца этой ноябрьской ночью был для нас неожиданным потрясением – но отнюдь не неожиданным для него самого.
Всю жизнь отец был лидером. Он был незаурядной личностью, поэтому это лидерство ему и не надо было завоевывать. Таким он был от природы, а жизнь его только закаляла. Все это касается и роли в семье, и отношения к окружающим, и его педагогической и журналистской деятельности.
Но вот наступила старость. Не стало мамы. Хотя и находясь в кругу очень любящих его близких, он со временем все более чувствовал одиночество. Ушла работа, наступили новые времена, заставляющие думать и переосмысливать прошлое, его острое писательское перо затуплялось. И тут еще болезни. Он не хотел навязывать себя никому, не мог показывать себя слабым.
Понять все – можно. Преклоняться перед смелостью – нужно. Признать – невыносимо.
А вот что рассказывает Володя:
Вечером 17 ноября я недолго разговаривал с отцом. Он меня быстро отослал. Потом я понял, что он считал меня, по-видимому, более проницательным, чем Юру.
Ночью, поздно, через тонкую стенку, отделявшую мою квартиру от комнаты отца, я слышал, как он звонит, что-то говорит. Так как отец часто сам, не будя Юрки, вызывал “неотложную помощь”, я подумал: опять. Через какое-то время – звук лифта, шаги нескольких людей, звонок. Вскоре шаги обратно и звонок в мою дверь. Юрка.
Я иду за ним. Он говорит с трудом, идет в комнату отца, я за ним: “Отца нет”. Я не понимаю еще. Комната пуста, хорошо прибрана, на письменном столе тоже чисто, и – несколько бумаг. Я вижу записку со словом “окно”.
Немного начинаю понимать, боясь этого. К створке окна привязан камень, обмотанный какой-то тряпкой, чтобы створка закрылась без резкого стука, – это я тоже понимаю позже. Мы читаем записку. Звонок. Милиция. Короткий разговор. Мы отдаем заявление, написанное отцом для милиции. Все в нем внятно, указан даже номер истории болезни и телефон лечащего врача.
Я понимаю, что это заявление заберут, и, слава богу, у меня хватает мозгов, чтобы успеть сделать копию на факсе. Мент что-то пишет, мы подписываем. Он забирает заявление. Просит зайти завтра утром в отделение.
Я очень хорошо представляю отца в последние минуты. Он побеждал. Он уходил хозяином жизни. Он оставался самим собой. Он хотел, чтобы мы им гордились. До последней секунды он хотел оставаться для себя и для всех ПОБЕДИТЕЛЕМ.
Вот что нам написал отец:
17 ноября 1997
Ребята дорогие, меня больше нету. Решил я это еще 3 года назад, а сегодня – взрыв недугов, не оставляющих шансов на сносное житье.
В коробке разные бумаги, документы, деньги. Они понадобятся.
Я вас всех очень люблю и желаю пожить еще на белом свете в здоровье и благополучии.
Обнимаю вас, мои дорогие! Как хорошо, что вчера Матвейчика повидал! Dixi.
В кремат. гроб не открывать: пусть останусь в памяти живым.
Только самые близкие.
(А поминки – другое дело.)
Никаких офиц. “представителей” от школы – не надо.
Володик, внимат. прочти хозяйств. шпаргалку: там очень нужные вещи.
Для всех я помер от приступа.
Позвоните сейчас “03”, чтоб вывезли меня с улицы.
М. б., это сделать через деж. 51 отд. милиции?
Позвоните “02”, а там соединят или дадут телефон.
Жаль, что другого способа у меня не нашлось.
Окно
Прощайте, мои родные…
Я спокойно иду на этот шаг.
А что я долго темнил – хотел, чтобы вы как-то подготовились.
Мои дорогие!
В “скорую” позвонил, чтобы могли меня удалить с улицы. Надеюсь, дом из-за позднего времени не всполошится.
Через несколько месяцев после смерти отца братья молча сидели на берегу Пестовского водохранилища, недалеко от той деревни Румянцево, которую отец так любил. Там они рассыпали остатки праха отца – в поле, в воде…
Прошло более двух лет. 23 октября 2000 года у здания Консульства ФРГ в Москве на улице Академика Пилюгина стоял меж дународный автобус. Юра уезжал в Германию. Уезжал один. Провожал Юру Володя. На душе у обоих было тяжело. Но искреннее понимание и дружба братьев как были, так и остались.
В 16.00 автобус тронулся и повез Юру в другую, новую, жизнь.
А через два месяца и одну неделю наступил XXI век.
Каким он будет?
Вкладка
“Живу сейчас только надеждами на поездку в Москву”. Ася Ужет (справа). Витебск, 1926 г.
Асин младший брат Анатолий (Тонька), 1928 г.
Старший брат Леонид (Лёлька), 1926 г.
Ася в доме своего двоюродного брата Марка Вольпе, 1927 г.
Ася в 1931 г. Фото Сергея Третьякова.
Ася – бригадир проходческой бригады Метростроя, она участвовала в проходке тоннелей, в сооружении станций “Сокольники” и “Дворец Советов”, 1935 г.
Рядом с портретом Аси в заводской газете написано: “Ужет – арматурщица цеха специального производства, вступила в ВЛКСМ, бригадир ударной молодежной бригады, активная комсомолка”.
Ася на подготовительных курсах в Педагогический институт, 1935 г.
Артур Вальтер, сотрудник Коминтерна, бывает в Москве наездами, он нелегально работает в Польской компартии, 1926 г.
С этими документами на имя Жозефа Берже отправился в свою последнюю загранкомандировку Артур Вальтер, 1936 г.
Ася с Юрой, 1936 г. На обороте написано: “Не забывайте нас”. Эту фотографию Артур взял в последнюю командировку.
Последняя фотография Артура Вальтера перед арестом, 1936 г.
Справка о его реабилитации, выданная через 20 лет.
Миша Ценципер (сидит в среднем ряду третий слева) – преподаватель в школе для неграмотных, Севастополь, 1925 г.
Слева: Миша (сидит слева) – преподаватель физики в пулеметной роте. Севастополь, 1929
